Помяни нас, Россия!

Алешкин счет. Документальный рассказ.

Эта неуклюжая сценка из приграничной Кушки ещё долго цепляла Алёшкины воспоминания: вдоль строя батальона, поднятого по тревоге ранним декабрьским утром 1979 года, упругой походкой движется начальник штаба, почему-то похожий на переодетую колхозную доярку – цинковое ведро торжественно позвякивает в его руке. Как факир, он запускает туда пятерню, загадочно вынимая маленькие блестящие штучки:
– Рядовой Капустин, вам три патрона! – отсчитывает майор, ответственно глядя на протянутую ладонь очередного солдата.
– Рядовой Аболенский! Вам один патрон… Всё равно хреново стреляешь.
– Рядовой Стахеев…
ГАЗ-66 стремительно вываливается из облака пыли, за распахнувшейся дверью возникает строгая фигура замкомандира дивизии:
– Майор Самозван, чем вы тут занимаетесь?
– Раздаю боеприпасы, товарищ подполковник! – опуская ведро, рапортует тот, втягивая живот по стойке смирно.
– Какие ещё боеприпасы? Вы что, их получили?..
– Так точно! Вот, выпросил на складе ведро патронов.
Внезапно выпустив дверку ГАЗона, подполковник падает с высоты прямо под ноги майора. Забыв о своей ответственной должности, задыхаясь от хохота, он катается возле колеса по толстому слою пыли.
Через пять минут, придя в себя, отряхнувшись, уже серьёзно приказывает:
– Всем раздать по два боекомплекта!!!
В тот миг Алёшка явственно осознал, что две недели тревожных ожиданий закончились. Впереди – Афган.

Ограниченный контингент советских войск и здесь стойко придерживался всех советских традиций. В дни майских праздников в дивизии были объявлены выходные.
Уже по-летнему обволакивающее афганское солнце, как ожог, прело на безупречно-гладкой коже лазурного поднебесья, не возбуждая желания выбираться из прохладной палатки без нужды. Нарушая блаженный солдатский отдых, майор Самозван возник внезапно, как чёрт из табакерки, ошарашивая вопросом:
– Кто паяльником работать умеет?..
На «гражданке» Алексею приходилось латать радиаторы автомашин, это и решило ситуацию.
Машина тряслась не долго и вскоре тормознула рядом с дивизионным медсанбатом. Уже через пять минут, сжимая в руках паяльную лампу, как последнюю гранату, Алёшка стоял, огорошено уставившись на большой цинковый ящик. Неспокойная догадка, мухой влетев под панаму, жужжала в бритом затылке.
– Это необходимо запаять, – как будто оправдывался Самозван. – Задавили случайно солдата правительственной афганской армии. Крутился вокруг нашей техники. Мальчишка совсем, выскочил с дуру прямо под колёса УРАЛа… Только ты противогаз одень, а то пацан уже больше месяца в земле успел побыть…
Лёшке вдруг почудилось, что он снова слышит металлическое ведро в руке майора.

Усердно загибая и простукивая края цинкача, Алексей сетовал на свою простодушность – дёрнул же его чёрт! Раскачегаривая паяльную лампу, щурился сквозь запотевшие стёкла душного противогаза – вот ведь угораздило! Тщательно проходил кислотой и оловом вдоль кромки – ведь мог же отмазаться!..
Спустя четыре часа всё было кончено. Стянув резину противогаза, он наконец-то вздохнул полной грудью. Незнакомый прапор протянул кружку. Спирт обжёг и без того пересохшую глотку. Внезапно накатила рвота…
Сон был похож на тяжёлое забытьё, на провал в глухой чёрный мешок бездонной шиндантской ночи… Следующим утром начальник медсанбата объявит, что рядовой Алексей Стахеев прикомандирован к их части – паять цинки при морге.

На первых порах гробы шли с плексигласовыми оконцами, и перед закупоркой, согласно инструкции, стёкла приходилось замазывать изнутри краской. «Девять, двенадцать…» – Алёшка машинально вёл счёт каждому упакованному гробу.
Поначалу было даже безразлично – работа не вызывала ни страха, ни тошноты. Но совсем скоро его глаза уже не могли смотреть в бледные лица молчаливых солдат и офицеров – в основном его ровесников – навечно вдавленных в цинковую оправу прихотью коварной армейской судьбы.
Следующий месяц службы навалился на него всей своей мерзкой тушей, почудился долгим годом. Идти в бой не очень-то хотелось, но лучше уж под пули, чем так…
Просьбы Алёшки послать его «на войну» пустотой оседали в шиндантскую пыль. Приказ «паять» оставался незыблем, как хребты Гиндукуша. Мысли об интернациональном долге и о том, что на войне кто-то должен был выполнять и эту работу, были слабым утешением. Днём удавалось держать себя в руках, но ночью…Тяжёлые сны стали обыденностью, и в разрывах между ними тянулось время службы, как нудное, скользкое восхождение к вершине, пропадающей где-то в облаках…
Спасал спирт. Личным распоряжением командира дивизии его выдавали по сто грамм после каждого цинкача. «Двадцать семь, тридцать один…». Теперь Алексей старался подходить, когда уже крышка была опущена. Хорошо, что с этой работой бойко справлялись два украинца, угодившие в Афган со студенческой скамьи медицинского института. Даже их небогатая хирургическая практика была здесь кстати. Умело и добросовестно проделывая все необходимые процедуры с каждым телом, вплоть до облачения в парадный мундир, они заметно облегчали Алёшкину работу.
Приступы головной боли накатывали чаще, чем тоска по дому. Особенно после того, как однажды привезли ребят, погибших где-то на Вараге. Больше десяти дней «духи» не давали забрать их, а солнце делало свою страшную работу, раздувая тела, как воздушные шары… Они с трудом втиснулись в стандартные объёмы цинка. Впятером солдаты забирались на крышку гроба, чтобы Лёшка мог нормально прихватить кромку. «Сорок восемь, пятьдесят…»

Работа в медсанбате завершилась так же внезапно, как началась. За двухмесячный срок Алексей успел запаять 66 человек.
Тогда он ещё не знал, что после Афгана его фамилия затеряется в списке 8,5 тысяч его земляков – таких же воинов-интернационалистов, вернувшихся на Средний Урал с афганской войны живыми. Всю оставшуюся жизнь Алёшка будет заставлять себя забыть пережитое, но даже десять лет спустя его слух будет улавливать позвякивание ведра с патронами в руке начштаба. Лёшка не сможет нормально засыпать без стакана водки, а жена станет не раз вздрагивать от его ночных возгласов: «Пятьдесят пять, пятьдесят шесть!..»

Евгений Бунтов.